— Тогда зачем ты здесь? — это становится все более интересным.
Может быть, не будь она такой пьяной, одурманенной атмосферой улицы красных оттенков, то прогнала бы его далеко и надолго. Но в голове туман, полное умиротворение…
Пусть черти ведут ее кривой дорожкой, сворачивать не хочется. Следовать правилам, тянуться к свету… Зачем?
Ей кажется, что она уже давно и все в своей жизни проиграла. Ей никогда не везло в азартных играх, а она когда-то наивно на свое счастье поставила. Осталась без гроша за пазухой.
— Хочу забрать себе то, что считаю нужным, — вот, так вот просто, режет скальпелем без анестезии.
— Тогда за это стоит выпить. Я угощаю, — белокурая чуть приподнимется со своего места, берет в руки керамический графин и разливает горячительную жидкость по стопкам.
Ей хотелось бы думать, что слова Орочимару лишь плод уязвленного разума. Хотелось бы, но и свернуть назад не возникало никакого желания.
Она, ведь существовать не хочет. Ощущение, будто она не переживет сегодняшний рассвет
Спустя полчаса, уже ближе к утру, они медленно пробираются к выходу. Цунаде достает сигарету, раздобытую где-то чудом, выпускает алыми губами ядовитый, лазурный дым.
— Я потеряла счет времени… — пьяный смех, улыбка слишком отчаянная, а в легких дым прожигающий. Отравляющий, кажется, даже сердце.
У Орочимару душа черная, а у нее внутри оголенный нерв, весь в язвах. Вся жизнь, как сплошная война, а другого существования они, будто бы и не видели. Для ниндзя нет иной альтернативы. Лишь дожить, до рассвета, не оглядываясь.
Она облокачивается спиной к стенке. Кажется в эту секунду слишком открытой, откровенной. К ее подбородку прикасаются холодные пальцы, поглаживают скулу, губы. Вызывая колкие, электрические разряды на загорелой коже, будто бы вырисовывая узоры.
— До рассвета успеем, — он усмехается, а во взгляде самый настоящий ад, танцуют демоны. Цунаде не знает, что ей управляет, когда стук сердца становится слишком громким. Когда жар распространяется по всему телу, как смертоносный токсин. Инстинкт самосохранения уже давно близок к нулю.
Она позволяет Орочимару сократить расстояние между их телами. Позволяет ему положить руку на свою талию.
Сенджу вдыхает в мужские уста дым, а он тянет ее за подбородок. Они целуются, и он грубо, бесцеремонно ворует чужой воздух, трахает ее своим умелым языком. Поцелуй, как ожог, на губах плавится. Как багровая метка. Похоть без шанса на спасение, на вкус, как отчаянье, с примесью алкоголя и сигарет.
Это похоже на сделку с дьяволом. Вот только ее душа уже давно продана. Она осталось где-то там, в горном завале вместе с тем, кому она принадлежала…
Они ускользают в один из темных переулков. Там, где их никто не видит.
Мужская ладонь скользит под тонкую ткань выреза, отодвигает бюстгальтер, чтобы начать терзать пальцами ее сосок.
От чего Цунаде стонет прямо ему в губы, так похотливо прогибается в ответ на каждое прикосновение. Прокусывает его нижнюю губу до крови.
Орочимару в долгу не остается, оставляет пламенный укус прямо на хрупкой шее. Это похоже на ураган, с множеством жертв и потерь. На природное явление, что не имеет жалости, эмпатии в принципе.
Он властно разворачивает ее утонченную, женственную фигуру спиной, заставляя прижаться животом прямо к прохладной поверхности стены. Терзает ее ласками, скользя под тонкое кружевное белье ладонью. Надавливая, играясь с клитором. Вводя в нее пальцы. Оставляя новые яркие отметины на плече, шее зубами. Умудряясь довести девушку до первого оргазма лишь этим.
Так, что до своего чайного домика она добирается на ватных ногах, и то, потому, что саннин учтиво придерживает спутницу за талию.
На змеиных устах играет злорадная ухмылка, когда он опрокидывает ее на алое покрывало.
Цунаде нравятся шлепки, жесткий секс и даже легкое удушение во время последующих оргазмов. Нравятся синяки на запястьях, и то, что он ее совсем не жалеет. Трахает так, что потом не свести колени.
Никаких эмоций, лишь животная похоть. Страсть. Ей нравится бездна. Играться с чертями, переходить ранее запрещенную грань.