никак. Духи, которых он вызывал, не хотели к нему. Им и на том свете хорошо
было. Они смотрели сверху на Артемову фигурку сгорбленную в редкие
просветы меж облаков, и только ухмылялись: туда? К вам? Нет уж, дудки!
Кхххххх.
Бросил крутить гребаную ручку. Сорвал наушники. Поднялся, смотал
провод антенны аккуратной бухтой, медленно, насилуя себя этой
аккуратностью — потому что хотелось: рвануть его так, чтоб на куски, и
зашвырнуть с сорок шестого этажа в пропасть.
Сложил все в ранец. Посадил его к себе на плечи, черта-‐искусителя. Понес
вниз. В метро. До завтра.
— Это я, Артем.
— Деактивацию провел? — прогундосила синяя трубка.
— Провел.
— Почетче!
— Провел!
— Провел он, ага… — трубка неверяще цыкнула, и Артем шваркнул ее о
стену с ненавистью.
Внутри двери заскребся замок, втягивая языки. Потом она ухнула
протяжно, открылась, и метро дохнуло на Артема своим спертым тяжелым
духом.
Сухой встречал его на пороге. То ли чувствовал, когда Артем вернется, то
ли вообще не уходил на самом деле никуда. Чувствовал, наверное.
— Как ты? — спросил он устало, беззлобно.
Артем пожал плечами. Сухой ощупал его глазами. Мягко, как детский врач.
— Там тебя человек искал. С другой станции пришел.
Артем подобрался.
— Не от Мельника?
Звякнуло в его голосе что-‐то, как будто гильзу на пол уронили. Надежда?
Или малодушие? Или что?
— Нет. Старик какой-‐то.
— Что за старик? — вся последняя сила, собранная на тот случай, если
отчим скажет «да», тут же вытекла из Артема, сразу же в стоки ушла, и
ему теперь хотелось только лечь.
— Гомер. Гомером назвался. Знаешь такого?
— Нет. Я спать, дядь Саш.
Она не шелохнулась. Спит или не спит? — думал Артем. Так, механически
думал, потому что не было ему уже никакого дела до того, спит она или
притворяется. Свалил одежду кулем при входе, потер зябко плечи, сиротски
приткнулся к ней сбоку, потянул на себя одеяло. Было бы второе — не стал бы
даже ввязываться.
На станционных часах было семь вечера, что ли. Но Ане в десять вставать –
и на грибы. А Артема от грибов освободили, как героя. Или как инвалида? Так
что он сам себе был хозяин. Просыпался, когда она возвращалась со смены — и
уходил наверх. Отключался, когда она еще притворялась, что спит. Так они
жили: в противофазе. В одной койке, в разных измерениях.
Осторожно, чтобы не разбудить ее, Артем стал наворачивать стеганое
красное полотно на себя. Аня почувствовала — и, не говоря ни слова, яростно
дернула одеяло в обратную сторону. Через минуту этой идиотской борьбы он
сдался — и остался лежать на краю постели голым.
— Супер, — сказал Артем.
Она молчала.
Отчего лампочка горит сначала, а потом перегорает?
Тогда он лег лицом в подушку — их-‐то, слава богу, было две — согрел ее
дыханием, и так уснул. А в подлом сне увидел Аню другую — смеющуюся,
бойкую, задирающую его весело, совсем молодую какую-‐то. Хотя сколько
прошло? Два года? Два дня? Черт знает, когда такое могло быть. Им тогда
казалось, что у них целая вечность впереди, обоим казалось. Получается,
вечность назад это все и было. Во сне тоже было холодно, но там Аня
морозила его — кажется, по станции гоняла — из баловства, а не из ненависти.
И когда Артем очнулся, по сонной инерции верил еще целую минуту, что
вечность не кончилась пока, что они с Аней только в середине ее находятся.
Хотел позвать ее, простить, обратить все в шутку. Потом вспомнил.
ГЛАВА 2. МЕТРО
— А я-‐то тут при чем? — спросил он у Ани.
Но ее уже не было в палатке.
Одежда его лежала ровно на том месте, где он ее сбросил: на проходе. Аня
ни прибрала ее, ни расшвыряла. Переступила только, будто боялась