— Акцио, платье, — произнес он.
Сброшенная одежда прилетела сразу же в его руку, словно птица, без вздрагивания, без заминки, без малейшего промедления, без привычного сопротивления, которое его магия оказывала в течение последнего года. Он схватил легкую ткань и обернулся к Гермионе с самой счастливой улыбкой, которую она когда-либо видела на его лице, его горящие радужки были яркими, словно спелая клубника.
Гермиона улыбнулась, сладко потянулась и зевнула, как это делал Живоглот.
— Хорошо! — произнесла она с энтузиазмом. — Нам просто нужно следить, чтобы ты достаточно часто принимал меня, — пошутила она с дерзкой усмешкой.
Он снова усмехнулся, кладя палочку обратно в ящик, затем лег на бок рядом с ней, приподнявшись на локте.
— Это может происходить даже чаще, чем тебе хотелось бы, ведьмочка, — предупредил он с ухмылкой. — Но, что более важно: Гермиона, как ТЫ себя чувствуешь?
— Фантастически, ни у одного языка в мире не хватит слов, чтобы описать это, даже у твоего, — растягивая слова, произнесла она, поворачиваясь на бок лицом к нему. — Но если говорить серьезно, я полагаю, что это похоже на обычное донорство крови. Я верю, что ты будешь осторожен со мной. Возможно, тебе придется время от времени готовить мне стейк и яйца, чтобы восполнить мои силы, если ты сможешь это пережить, — пошутила она.
— Что угодно, — заявил он, улыбаясь и накрывая ладонью ее лицо. — Все, что захочешь, лишь бы ты осталась. И… blyad’, тем не менее, Гермиона, я хочу извиниться. За… это… за то, что исходит из меня в кровавом безумии. Это… — Он покачал головой. — Я ничего не могу поделать, когда питаюсь. Но с тобой это было совершенно иначе, абсолютно другой уровень. Думаю, я немного сошел с ума, — признался он слегка застенчиво, проводя пальцами по ее шее и вниз по тоненькой красной дорожке к соску.
— Не переживай насчет меня, Антонин Алексеевич Долохов, — заверила Гермиона, благодарная тому, что получила с ним сегодня самое великолепное удовлетворение за всю свою сексуальную жизнь. — Знаешь, Торфинн говорит, что мы оба сумасшедшие, когда дело касается друг друга. Значит… это вполне нормально.
Но когда она закончила последнюю фразу, то обратила внимание, что лицо Антонина искажено в каком-то суровом выражении самобичевания.
Она посмотрела вниз на свое тело и обнаружила, что его изучающий указательный палец остановился на ее животе — на дорожке его пурпурного проклятия.
— Твой шрам, Гермиона, — прошептал он с удивительной теплотой, заметив ее внимание. — Я так виноват. Я всегда буду сожалеть об этом.
— Антонин, — сказала она, взяв его за руку. — Я не думаю о нем как о шраме. С некоторых пор я… возможно это прозвучит глупо, но я думаю о нем как о… твоей подписи. И она… мне очень нравится, — призналась она, краснея от смущения, несмотря на все, что произошло между ними за последний час. — А отныне это… словно… знак моей принадлежности тебе. И он очень дорог мне. Я бы ни за что на свете не согласилась избавиться от него, если бы кто-то нашел способ и предложил мне это.
Всего за полчаса до этого он сказал ей: «Я собираюсь сломать тебя», источая желание и злорадствуя. Но сейчас, когда Гермиона смотрела на него, произнося свои заверения и сжимая его руку, казалось, что-то надломилось внутри него самого.
— Solnyshko, — выдохнул он.
Затем он наклонился к ней и поцеловал в губы в нежном жесте удовольствия и заботы. В этот раз не было клыков, только страстная ласка его рта и его длинные пальцы в ее волосах, и его язык, нежно приветствующий ее собственный, и его опьяняющая близость, которая стирала всякое осознание хода времени. Был только он, этот мужчина, это творение, это безграничное благо, и в какой-то момент ей захотелось открыть глаза и проверить, что это не один из ее снов, и что кто-то, способный на такую жестокость и насилие, также способен на подобную нежность.
— Антонин? — спросила она, чувствуя головокружение, когда он отстранился.
— Хм-м-м? — отозвался Антонин, его глаза были слегка прикрыты тяжелыми веками, на лице играла милая довольная улыбка, а его рука кокетливо дотронулась до кончика ее носа.
— Теперь ты мне расскажешь, почему называешь меня так? «Solnyshko»?
Его улыбка стала шире, и он вновь оперся головой на руку.