И в тот момент, когда Кэролайн окончательно принимает решение и готовится завершить вызов… Раздаётся звук поднятой трубки.
Тишина. В кончиках пальцев гулкая, стучащая, такая, точно в мире вырубили все звуки разом, уши обрубили острым клинком. Натягивающая невидимые нити в воздухе Мистик-Фоллс. Ступор.
Это игра больного воображения. Кэролайн всего лишь сошла с ума, тронулась немножко. Что ж, у вампиров такое, наверное, частенько бывает, вон, Стефан тому яркий пример. В горле булькает истерический смех. Любопытно, через какое время она начнёт бросаться на людей?
— Кто это? — Язык не слушается, ворочается едва-едва. Не верить. Глаза закрыть, не поддаваться. Стиснуть руку в кулак, наманикюренным ногтём в кожу впиться. Неправда. Всё неправда.
Только вот повторяющий фразу из прошлого родной-родной тёплый голос с характерным весёлым смешком разбивает эти сомнения в прах:
— Ауч. Не думал, что прошло так много времени. Привет, любовь моя. Получила мои сообщения, м-м?
— К-Клаус…
У Кэролайн ноги подкашиваются от накатившей слабости и исцеляющей вспышки, полыхнувшей где-то в районе груди. Ладонь тянет за стену ухватиться, не рухнуть прямо на тротуар, но этого и не требуется: привычное тепло знакомых рук обволакивает, бережно подхватывая и крепко-крепко прижимая к себе, вдавливая, вжимая в сильную грудь, будто желая сплавиться накрепко и воедино. Чтобы никогда уже друг друга не отпускать.
И вот она уже рыдает у Клауса на груди.
Ей плевать как. Ей плевать, убил ли он кого-то, чтобы вернуться сюда, ей плевать, на краткий миг это или навсегда, иллюзия или реальность. Главное — он здесь. Господи, он здесь.
Поднимает заплаканные, раскрасневшиеся глаза. Всё-таки задает гложущий сознание вопрос:
— Но ты же?..
— Да, знаешь, очень просто, в моём стиле, — он пытается улыбаться так же непринужденно, шутит, язвит, и Кэролайн не знает, чего хочет больше — ударить его за эту ухмылку или поцеловать. Или прижать к ближайшей стене, наплевав на случайных зрителей, рубашку содрать, разрывая её в клочья, позволить её светлые волосы на кулак намотать, жалящим полупоцелуем-полуукусом в шею впиться и пробовать-пробовать-пробовать до конца. Стирая к чёрту все упущенные возможности. — Пропуск в Покой получил, тебе и Хоуп спасибо. На ладью сел, всё чинно-мирно, по правилам, в хорошего мальчика поиграл. С тебя, кстати, пример взял, родная. Кажется, паромщик всё ещё не осознал, что я скинул его в воду, а сам погнал на лодке к выходу. Тупые, ограниченные людишки и вампиры, они, что, правда, никогда сбежать оттуда не думали?
Кэролайн уже почти ничего не слышит, просто утыкается носом в его плечо, чуть привставая на цыпочки, чувствуя, как возвращается на место глупое сердце. Как слёзы опять и опять текут по щекам ручьём, и уже откровенно плевать, что там Клаус о ней подумает. Подумает только самое лучшее. Он любит её любой, и давно уже пора было эту простую истину осознать.
— Ну-ну, милая, чего ты? — он обнимает её, по спине ведёт аккуратными успокаивающими прикосновениями.
Кэролайн вдруг отрывается от него, резко вскидывая голову. Выдыхает сквозь сжатые зубы, сдерживая очередные рыдания, жадно глядя в его глаза, где, как и прежде, искорки золотые в темноте пляшут:
— Ревущие двадцатые. Ты обещал.
И, не давая опомниться, шепчет в самые губы:
— Свадьба. Ты сказал, мне бы понравились ревущие двадцатые. И что свадьбу мы бы сыграли в таком же стиле. И… Это «да», Клаус. Навсегда и навечно.
Кэролайн не осознает, кто же из них первым подаётся вперёд, да и неважно это. Горячий язык раздвигает её губы, проникая в рот, тёплые импульсы по коже разливая, а она млеет, улыбается в поцелуй так по-дурацки, точно школьница, отчаянно цепляется за плечи Клауса, только бы не упасть. А это ей точно не грозит, ведь сильные руки всегда готовы поймать.
Целые. Вот теперь они оба целые.