Нуала, видя подобный ажиотаж, вызванный словами брата, посмотрела на сидящего неподалеку принца, надеясь не заметить в его взгляде схожих эмоций, однако Акэл, точно так же, как и другие гости, громко хлопал в ладоши, смотря с уверенностью и восхищением на Нуаду.
Лишь она, принцесса, не желала придаваться всеобщему настроению, предпочитая тихо сидеть, скрывая полный отчаяния и боли взор от посторонних. Король же, произнеся свою пламенную и живую речь, подозвал к себе слугу, который стоял в стороне, держа на золотом круглом подносе три бокала с вином.
Когда молодой эльф подошел, Нуада взял кубок и посмотрел на сидящих рядом сестру и принца, взглядом призывая их сделать то же самое. Акэл, встав с предназначенного ему трона, забрал с подноса два бокала, протягивая один из них подошедшей принцессе, которая в легком поклоне выразила благодарность эльфу.
— Да здравствует новая эра! — высоко над головой подняв золотой бокал, выразительно воскликнул Нуада.
— Да здравствует новая эра! — повторил принц Акэл, поднимая свой кубок и радостно и довольно смотря на гостей.
— Да здравствует новая эра! — вторили им все собравшиеся гости, смотря с нескрываемым восхищением и радостью на двух эльфов, в чьих жилах текла благородная королевская кровь.
Лишь Нуала неуверенно, дрожащей рукой, подняла принесенный слугой кубок, однако ее губы не произнесли сказанных братом слов, вместо этого она тихо, едва слышно, одними лишь губами проговорила: «Да будут благословенен человеческий род отныне и вовек».
Сказав это, фейри одним глотком осушила золотой бокал, вмиг почувствовав неприятную горечь, заставившую принцессу поморщиться, и жар, что, подобно расплавленной стали, растекся по ее телу, даря ему приятное обволакивающее тепло.
Тем временем ее брат вновь начал говорить, однако теперь Нуала плохо слышала его слова, пребывая в странном состоянии, граничащим между сном и реальностью: все происходящее ей казалось неправильным и чуждым, и она более не желала находиться в этом зале, среди этих существ, охваченных общей волной ненависти к человеческому роду и радости, причиной которой была слишком дорогостоящая и бесчестная победа.
— Прошу же вас всех сегодня забыть печали и невзгоды, обиды и лишения, — произносил Нуада уже более спокойным голосом. — Пусть этот день станет для вас днем радости и счастья. Прошу, пейте, ешьте, танцуйте — никто более не посмеет препятствовать вам наслаждаться долгожданной свободой, — на этих словах он жестом приказал менестрелю начать играть, и уже через мгновения Большой Зал залился прекрасной и чарующей музыкой, услышав которую многие гоблины, эльфы, тролли и другие волшебные создания не отказали себе в удовольствии пригласить своих избранниц на танец.
Другие же сказочные существа пожелали, прежде всего, испробовать блюда, что так заманчиво и соблазнительно стояли на длинных деревянных столах, покрытых багровыми скатертями и от которых исходили приятный и пряный запах и густой пар. Некоторые из гостей не упустили возможности разбиться на небольшие тесные группки, чтобы с интересом и увлеченностью обсудить образы королевских наследников, речь правителя Нуады или внешний облик и поведение принца Акэла.
Нуада, бросив на сестру короткий, полный сомнения и противоречия, взгляд, медленно отвернулся и направился к своей любовнице, которая стояла недалеко от короля, выразительно и игриво смотря на него, будто бы ожидая, когда же он подойдет и пригласит ее на танец.
Немая просьба Селин не осталась незамеченной, и Нуада, изящно поклонившись, протянул эльфийке свою, облаченную в черную кожу, руку, которую она с удовольствием приняла, на секунду устремив на Нуалу свой, полный гордости и надменности, взгляд, заставивший принцессу ощутить неприятный и болезненный укол ревности, что, подобно стальному кинжалу, впился в самое сердце.
Принцесса не могла смотреть на открывавшуюся перед ней картину, не испытывая при этом смеси обиды, разочарования и невыносимой боли, а потому медленно направилась прочь от места, где в танце кружились ее брат и Селин.
Единственным, чего в этот момент желала всей душой Нуала, было скрыться от посторонних взоров, затеряться среди толпы, чтобы никто не мог увидеть ее внутреннюю опустошенность, что, словно в зеркале, отражалась на лице фейри, делая его уставшим и печальным.