Наполеон, сжав карандаш зубами, быстро стянул с себя камзол и белую рубашку, кинул их на кровать и, подойдя к окну, распахнул его настежь, делая глубокий вдох, ощущая, как напряженные мышцы холодит еще не успевший согреться весенний воздух. Опершись руками в подоконник, юноша мелко вздрагивал от этой прохлады. Слишком взволнованный, чтобы сохранять спокойствие, он почувствовал, что мерзнет. Так часто бывает, что в перевозбужденном состоянии на пике эмоций у человека обостряется восприятие органов чувств. Иногда и легкого ветра хватает, чтобы задрожать от холода, а сейчас погода была по-зимнему морозная, однако к полудню воздух обещал потеплеть до приемлемой температуры.
Выходило окно на маленькую мощеную улочку, на которую потихоньку начинали выползать люди. Вместе с морозным холодом пахнуло свежестью, дымом и хлебом. Видно, пекарни уже давно начали свою работу.
— Mademoiselle… — задумчиво пробормотал себе под нос кавалерист. Обернувшись, он на несколько долгих секунд задержал взгляд на листе, почти мечтательно чему-то усмехаясь.
Сегодняшняя случайная встреча потрясла его до глубины души. Еще немного, и Наполеон бы поверил, что это знак судьбы, однако, несмотря на склонность к фатализму, быстро откинул эти утопические мысли. Он приказал себе не витать в облаках, давно смирившись с тем, что, чем выше заберешься, тем больнее падать.
Копаться в себе юноша не любил, поэтому каждое сильное чувство для него было чем-то подобным удару молнии, попавшему точно в цель. Он наслаждался им, почти упивался, погружаясь в него с головой.
Как бы и в этот раз не пришлось за это платить.
Отстраненно пожевав карандаш, парень вернулся к потрепанному листу.
Она.
Эта женщина была просто невероятна.
Карандаш коснулся бумаги. Шорохи грифеля змеями наводнили маленькую комнату, выплескиваясь в окно на улицу.
Одним из достоинств Наполеона, являвшимся основным источником монет в его карманах, было то, что тот был профессиональным портретистом. Пара часов перед кем-то, желающим получить свою маленькую копию на бумаге, помогала ему наскрести денег на всякие скрашивавшие его существование мелочи. Правда, чаще всего эти деньги спускались на дешёвый крепкий алкоголь, без которого часто не могло обойтись и недели, однако бедным человеком юноша себя признать отказывался из принципа. У него были честно заработанные гроши, крыша над головой и любимое дело. Каким же избалованным нужно быть, чтобы жалеть себя в таких обстоятельствах?
— Так как же Вас зовут? — парень сделал несколько шагов назад, закладывая карандаш за ухо, самодовольно улыбаясь портрету на стене. — Наверное, это очень красивое имя. У Вас не может не быть красивого имени, Вы — чудо…
Наполеон рассмеялся, сложив руки на груди, затем, вдруг ощутив усталость, опустился на кровать, оглядывая свою комнату, увешенную разнообразными зарисовками, портретами, чертежами и пейзажами. На стенах практически не было пустого места. Это делало комнату, шелестящую от свежего ветерка, живой и уютной.
А за окном небо уже приобрело насыщенный голубой цвет. Пахло весной, свежестью, все тем же хлебом, цветами. Где-то на оживившейся улице дребезжали звонки на велосипедах, постукивали о мостовые колеса экипажей и подковы, с дерева, растущего прямо рядом с окном кавалериста, доносилось тихое щебетание. Дышалось легко и свободно.
— Ощущаю себя ребенком. Мир не бывает таким красивым для взрослых людей, — живя один, Наполеон привык иногда говорить что-то для себя, в пустоту. Часто молчать было слишком трудно, а сейчас в груди было неожиданно тепло и приятно.
Подумать только, потерять голову от женщины, которая при нем же убила своего мужа — экие фокусы творит природа с человеком. Этот толстяк явно не знал, с кем связался. Толстосумы часто недооценивают женскую хитрость.
Опасна, однако… Но чертовски хороша.
«Мне до нее, как до звезд… Но я смогу забраться выше них».