Теодор покачал головой:
— Меня сразу с корабля — на «бал». Сегодня ночью сзывали послевоенный совет министров и духовенства. Одного их главного реформатора пристрелили этим вечером.
— Так ты все ещё числишься в совете?
— Как духовное лицо. Не иначе. Как бы они ни говорили о своей любви к церкви, к министрам финансов они относятся с большим почтением, нежели к нам, — он задумчиво поболтал ром и сделал большой глоток, чуть морща нос. — Ну и гадость.
— Они будут расследовать убийство? — пожав плечами, Вандес пригубил стакан, внимательно смотря другу в глаза.
Духовник лишь молча покачал головой.
— Вот так новость… В чем причина?
— Они единогласно приняли решение не давать делу ход из-за отсутствия свидетелей. Слышал краем уха лишь, что покойного не особо уважали в министерстве. Говорят, глупый человек был, а в чине оставался лишь потому, что его пожизненно какой-то большой человек так наградил за безделицу, но это давно было, никто и не помнит уже. А тут — место освободилось в совете. Можно самим порешать, кем его занять, здесь им руки никто не связывает, все же лучше этих людей не сделает такой выбор никто. Право, их не интересует то убийство вообще: врагов у Вернера хватало везде, так что тут хоть всех перевешай да перестреляй, даже само министерство. А вот новость о его безвременной кончине заставит вздохнуть спокойно, по крайней мере, добрую половину нашей страны. Этот самодур занимал в кабинете высокий пост и командовал остальными, а там у них строго все, правильные они, беспорядков не переносят. Хотя это только на правилах, сами они между собой в довольно демократичных отношениях вне зависимости от положения, как и в наших армейских корпусах, а вот он нарушал принятый там порядок, — закончив говорить, Теодор тяжело вздохнул и парой глотков ополовинил стакан.
— Они решили, кого пихнуть на свободное место? — все ещё обдумывая услышанное, машинально спросил Вандес.
— Я и забыл сказать… — внезапно духовник отставил ром. — Невиданное дело. Даже меня удивили. Хотя решение приняли, бесспорно, обоснованное. Даже министр д’Амэр дал личное согласие и допустил это — согласовал просьбу, с одной стороны, если брать в рассмотрение правила, абсурдную.
— Ну? — кавалерист устало взлохматил рыжие волосы, окидывая Теодора взглядом. Тот был смуглым высоким молодым человеком с уходящими в светло-рыжий выгоревшими на солнце волосами до плеч. У него было немного вытянутое лицо с широким волевым подбородком, выступающие красиво вылепленные скулы, прямой нос и светлые, почти неподвижные брови. Улыбался он редко, хотя, оказываясь в компании старого друга, забывался и порой одаривал его широкой счастливой улыбкой безумно ему шедшей. Он часто отводил взгляд, Наполеон знал, что Теодор считал долгий визуальный контакт чем-то практически интимным, так что не обращал на это никакого внимания.
Сейчас духовник, до этого рассматривавший рисунки на стенах, вдруг остановил взгляд, снова переводя его на Вандеса:
— Этот вопрос обсуждался в течение пяти часов. Единичный случай в истории. Эти мороженые караси впервые в своей жизни наплевали на правила. Леон, ты не поверишь, это место заняла женщина, — Теодор внезапно поднялся на ноги и, сделав несколько шагов к стене, указал на портрет, датированный утром этого дня. — Она.
========== Треугольники ==========
На какой-то момент Наполеон замер со стаканом в руке, неотрывно смотря на этот портрет. Где-то внутри него что-то оборвалось. Уголок его губ нервно дернулся, а сам он тихо хмыкнул:
— Вот, значится, как оно теперь будет… — парень поковырял мысом подгнившие доски пола, ощущая, как в голове слегка мутнеет от алкоголя. Плохой знак. Очень плохой.
— Но это закрытая информация, и тебе об этом, если по-хорошему, знать-то вообще было бы не надо, — Теодор сложил руки на груди, умудрившись при этом не пролить ром, и внимательно, почти с сомнением посмотрел на друга детства. — Одна из клиенток?