— Друзья мои! — Васко встал, чуть поморщившись, и оглядел собравшихся. Фаусто долил ему в бокал тёмной жидкости. Разговоры сейчас же остановились. Умолк и пьяный смех.
— Благодарю вас за собранность, силу и огромную волю, благодаря которым «Конёк» не остался кверху брюхом. Кабы не вы, смельчаки…
— Самоубийцы…
— Всё же смельчаки, Маркиз, — капитан снисходительно улыбнулся. — Так вот. От боцмана до последней пороховой обезьяны, вы хорошо сделали своё дело, иначе наши суда были бы уничтожены и разграблены, пассажиры взяты в плен, — он сдержанно кивнул Селин, — а мы с вами кормили бы рыб. — Он тепло оглядел собравшихся. — Без вас не случилось бы этой победы! Выдам боевые, как только сойдём на берег!
— Ура капитану!
Тотчас же поднялся гвалт. Зазвенели бутылки. Перебивая друг друга, моряки наперебой делились, кто на что хочет раскошелиться, в каком месте и сколько раз.
Константин тем временем завладел вниманием присутствующих и оживленно рассказывал, каково это — быть похищенным и погруженным на вражеское судно.
— Побывать на пиратском корабле! Это непередаваемо! — разглагольствовал кузен, срываясь на восторженный крик и размахивая своим кубком. — Спасибо, что вызволили меня! Я буду век вам благодарен, друзья мои!
Он не замечал, как навты беззлобно посмеиваются над ним, и продолжал. Де Сарде воспользовалась моментом, чтобы поболтать с Флавией.
— Скажите же что-нибудь и о капитане, — портвейн с ломтиком ветчины сделали своё дело, и щёки де Сарде порозовели.
Флавия задумалась.
— Васко — из дарованных морю. Стал капитаном до двадцати пяти лет…
— Флавия, не огорчайте меня, называя очевидное. Какой он?
Девушка зажмурилась и в один глоток осушила кружку.
— Наш капитан — самый лучший в мире! — затараторила она громким шёпотом. — Всегда думает о команде и о «Коньке» прежде себя. Любит искусство и всякие редкие штуки. Очень хорошо разбирается в…ну, в эээ разных штуках… Он самый умный, самый надёжный, самый справедливый!.. Терпеть не может лимонов. А ещё по утрам любит крепкий кофе с щепоткой корицы и кардамоном. Но надо совсем чуть-чуть и не сильно горячий. Доверяет только мне его делать…
Флавия выдохнула и улыбнулась.
Тем временем точёный профиль Фаусто оказался непозволительно близко к лицу капитана, но, увлечённый правками, тот будто и не замечал.
Селин нахмурилась.
— Должно быть, у такого отважного капитана чудесная супруга?
— Что вы, миледи!.. — горько вздохнула юнга. — Капитан холост.
— Он упоминал некую Уну. Кто это? — Селин вспомнила, как он назвал её этим именем при встрече, обознавшись.
— Да русалка она, — Флавия заговорщически хихикнула, — Он конечно злится, называет её морской принцессой… но вот лично я никогда её не видела. А он уже сколько жемчугов извёл на эту стерву! Знай себе бросает в воду по жемчужине и что-то бормочет… Да и в альбомах у него промеж рисунков она в разных видах… Что ни каракули, на следующем листе обязательно она… Всё гоняется за фантазиями капитан, и совсем не видит хороших живых людей рядом…
Поймав удивлённый взгляд, Флавия замахала руками.
«Что тут происходит вообще? Куда я попала?» — ошарашенно подумала Селин. Она открыла было рот, чтобы задать новый вопрос, но вдруг раздался громкий голос Константина.
— А знаете ли вы, какой у моей кузины прекрасный голос?! Да-да! Она поёт… пела… партии разных опер!.. Как её… — глаза кузена влажно блестели. — Селин, прошу… Вы будете потрясены её вокалом, друзья, уверяю!
— О нет, только не это! — Если бы её взгляд мог убивать, он в миг бы испепелил будущего наместника Новой Серены.
Кузен был твёрдо убеждён, что привычка волочиться за заезжими актрисками делает его экспертом в вокальном искусстве.
Изрядно поддатые моряки заулюлюкали.
— Давай, дворяночка! Дай жару! — раздался многоголосый нестройный хор, и вокруг всё стихло.
На Селин уставились не меньше четырёх дюжин пар глаз разных степеней мутности. Больше всего на свете ей сейчас хотелось провалиться сквозь землю. Однако встретив заинтересованный взгляд капитана, Селин нервно улыбнулась, выдохнула, осушила бокал и…
Она делала это уже сотни раз с самого детства.
В салонах имя Селин де Сарде было на слуху как дань моде, как знак тонкого вкуса хозяев и как лёгкий намёк на пристрастия их супругов. Селин и сама понимала, что потакая увлечению, скользит по грани между бесстыдством и искусством, ведущим в сословную бездну, щедро оплачиваемую «ценителями прекрасного». Однако же сейчас, на корабле, по необъяснимой причине, ей как никогда стало боязно.
Здесь не было ни простейшего клавесина, ни продуманного потолка, что воспроизводят необходимую глубину звука… В конце концов не было публики, способной оценить всю красоту и игру голоса: только грубые мужланы, не знавшие ничего краше кабацких прилипчивых мотивчиков… Да и упражнялась она давно.