Эбби впервые видел Двейна таким и с удивлением следила за происходящим. Гость сразу как-то сгорбился, и глядя на парня исподлобья, резко сказал:
— Как был упрямым невоспитанным дикарём, так им и остался, — и бросив взгляд в сторону девушки добавил, — И как только умудрился жениться на такой прелестной барышне? — и поклонившись ей, добавил, — Разрешите откланяться, — после чего развернулся на месте и через секунду ретировался.
Двейн отпустил её руку, молча кинул конверт на стол, а потом подхватив оставленный им у двери объёмный свёрток, вернулся к ней со словами:
— Посмотри, что я купил тебе. Я присмотрел его ещё в первый раз, — голос его предательски дрожал, несмотря на непринуждённый тон, который он хотел ему придать.
Не глядя на свёрток, Эбби растерянно спросила:
— Двейн, а что это сейчас было?
— Ну ты же сама всё слышала. На встречу старых друзей это точно не похоже, — он со вздохом отложил свёрток в сторону.
«Похоже, тяжёлого разговора не избежать», — пронеслось в его голове, — «Но, может, это и к лучшему?»
— Ну, как ты, наверное, уже поняла, это один из моих преподавателей из пансиона. У меня с ним, — он помедлил, — со всеми, сложились не очень хорошие отношения.
Эбби молча слушала. Говорить об этом и вспоминать своё детство Двейну совсем не хотелось, но бросив косой взгляд в сторону девушки, он понял, что рассказать всё-таки придётся. Эта любимая «заноза» просто так от него не отстанет.
— Если не вдаваться в подробности, — он вздохнул, — и описать мою жизнь тогда в нескольких предложениях, — он отвернулся к столу, — Я попал в «Роттон», когда мне не было и года. Защитить меня было некому, поэтому я стал любимой «игрушкой» для преподавателей и мальчиком для битья для воспитанников. А так как мне сильно хотелось жить, то, — он тяжело вздохнул, — пришлось выживать.
Двейн никогда ни с кем не говорил об этом, вспоминать те времена ему было всегда не приятно и больно, а сейчас к тому же ему отчаянно казалось, что он жаловался ей на свою жизнь, на своё сиротское детство, поэтому он нетерпеливо добавил:
— Поэтому, как только я достиг совершеннолетия, я сразу и без сожаления ушёл оттуда. Почти вся моя жизнь прошла в «Роттоне», но ничего хорошего вспомнить об этом времени и месте я не могу. И больше говорить об этом я не хочу, — резко оборвал он.
Эбби стояла, окаменев. Сухого короткого рассказа хватило, чтобы она ясно представила, какая невыносимая жизнь была все эти годы у этого одинокого, брошенного всеми ребёнка в этом проклятом пансионе. Жалость, сочувствие и нежность затопили её с головой. Она ведь ничего не знала о нём, сколько там в его опалённой душе за все эти годы скопилось боли и обиды. Она молча подошла к нему и обняла со спины. И без того напряжённые плечи его окаменели. Почувствовав это, она тихо сказала:
— Я помню. Жалеть тебя нельзя.
Он порывисто обернулся и обнял её.
— За эти месяцы, ты подарила мне столько счастья и любви, что я не хочу вспоминать о прошлом.
Она ответила ему нежной улыбкой и неожиданно спросила:
— Ты что? Даже не будешь читать письмо?
«Ах, чёрт, письмо. Я совсем забыл о нём». Если бы он был один, как раньше, то не раздумывая кинул бы его в огонь, не читая.
— Если я правильно поняла, то он сказал, что это письмо от твоего отца? — перебила она его размышления. Эбби смотрела на него сейчас своими огромными голубыми глазами. Под этим взглядом Двейн мысленно простонал. До ломоты в костях он не хотел читать это письмо, но ровно также он не хотел выглядеть в этих любимых глазах трусом и слабаком. Поэтому желая побыстрее со всем этим покончить, он одним движением вскрыл объёмный конверт. Как ни странно, в нём оказалось всего два листа. Двейн пробежал их глазами, заметно побледнел и откинул бумаги в сторону. Эбби молча наблюдала за ним.
— Можешь прочитать, — сухо сказал он, прошёл в душевую и умылся холодной водой.