- А что? Мы же с тобой еще самый сок, - подавшись вперед, Гейзенберг развязно потрепал Альсину по колену, - ну, я так точно. Это ты болеешь и чахнешь. Скоро начнешь носить очки и ходить с помощью трости.
- Которой я при первом же удобном случае огрею тебя по шее, - сумрачно пригрозила леди Димитреску; Элоиза, выплюнув соску, запищала, будто поняв, что мать имела в виду, и губы женщины тронула бледная улыбка. - Видишь? Дочь со мной согласна.
- Что, одобряешь избиение бати, маленькая пиявка? - Карл крепко поцеловал дочь в пухлую щечку, тиская ее бока, от чего девочка принялась колотить ножками воздух, хихикая и взвизгивая, и от восторженного верещания Элоизы у Альсины возникло стойкое ощущение, что ей в висок ввинчивалось ледяное сверло, отзываясь ноющей болью в челюсти. Мучительно поморщившись, она прижала ладонь ко лбу, откинув голову на подушки, и Гейзенберг, заметив страдания жены, торопливо сунул соску Элоизе.
- Ну-ка, тш-ш-ш, мелочь. Видишь, мать разболелась? Старая уже стала, вот и хворает, - мужчина пакостно захихикал, не позволяя разыгравшейся дочери вытолкнуть соску изо рта.
- Еще одно слово - и я выплесну чай тебе в лицо, - леди Димитреску смерила Карла недобрым взглядом, поудобнее перехватив кружку с чаем; Гейзенберг чуть отодвинулся вместе с креслом, проехавшись ножками прямо по паркетному полу, и заслонился от женщины гулившей Элоизой.
- Ничего, дочь батю любит - прикроет.
- Прячешься за спину детей? Какое мужество, - язвительно заметила Альсина, отпивая еще немного чая; вкус был ужасный, но она пила, потому что для нее чай готовил сам Гейзенберг. Лучше напиток от этого не стал, однако женщине было тепло от его заботы, хотя шуточки мужа действовали на нервы, как песок в туфле, сползший чулок или щекочущая шею этикетка на новой блузке. Впрочем, она уже привыкла за столько лет; по-другому Карл не умел и учиться не хотел, а Альсина очень сомневалась, что стала бы женой Гейзенберга, будь он кем-то иным.
- Сегодня ты злее, чем обычно. Это мигрень на тебя так действует или предстоящей визит парня Кассандры?
Леди Димитреску рассерженно приподнялась в кресле.
- Так что же, этот юноша все же явится?
- Хрен знает, - мужчина пожал плечами, после чего развернул кресло к двери; от вида длинных царапин на паркете Альсине сделалось дурно, и она обмякла, немного неловко стукнув кружкой по столешнице журнального столика; чай пролился, обжигая пальцы женщины, которые она в мгновение слабости вытерла о собственный бархатный халат. Зычный окрик Гейзенберга влетел ей в макушку, словно раскаленная дрель:
- Кассандра! Что, нам сегодня ждать твою плесень или нет?
- Не называй Итана плесенью! - беспардонно завопила девушка в ответ, будто невоспитанная крестьянка; леди Димитреску прижала ладони к раскалено пульсирующему лбу; безумие какое-то! Что же случилось с ее чинными, ласковыми девочками? Почему они вдруг стали себя вести как… как Гейзенберг?! Очень сомнительный объект для подражания; пусть он и приходился отчимом дочерям Альсины, девушки должны же понимать, что его поведение нередко балансировало на грани между откровенным хамством и непосредственностью. Но Кассандра… она же леди! Разве так ее воспитывали? Что бы она считала уместным кричать на весь дом?!
- Да ладно тебе, мошка, не жужжи, - продолжал голосить Карл, словно пытался докричаться не до комнаты падчерицы, а до соседней улицы. Леди Димитреску в изнеможении прикрыла глаза и принялась массировать переносицу, которую раскалывало от боли.
- Мама! Скажи ему, чтобы перестал оскорблять Итана!
- Да разве “плесень” - это оскорбление? - удивился Гейзенберг. - Вот если бы я его говнюком назвал, тогда да, можно было бы обидеться, но ты же знаешь, что я так, по-дружески.