Она кивает, благодарная за это отвлечение, что, разумеется, входило в его намерения. Он знает ее лучше, чем она знает саму себя. Ему прекрасно известно, что делает ее счастливой и успокаивает − от черной соски (не розовой), когда она была малышкой, до дней на пляже теперь, когда она уже подросток.
Она садится за пианино, порхая пальцами по клавишам, и начинает играть.
Начальные ноты «Сердцем и душой» разносятся по пентхаусу, и Рори весело усмехается ему, наигрывая этот простой мотив. Она жестом приглашает его присоединиться к ней, что он и делает, касаясь ее плеча своим, когда берется за исполнение чуть более сложной части мелодии. Он смотрит, как их пальцы скользят по клавишам в идеальной гармонии, чувствуя стеснение в груди при воспоминании о всех тех случаях, когда играл с ней или с ее матерью.
Он помнит, как играл, а Хлоя сидела рядом с ним, держа совсем крошку Рори на руках и осторожно двигая ее маленькими пухлыми ручками в такт музыке, воркуя при этом «какой у тебя талантливый папочка». Он помнит, как учил Рори в детстве, помогая развивать ее природные таланты, пока она не научилась играть почти не хуже него. Он помнит все уроки, когда он просто лопался от гордости или, наоборот, в гневе устремлялся прочь − когда они оба в гневе устремлялись прочь: взрывные, упрямые и слишком похожие друг на друга для своего же собственного блага.
Но они всегда возвращались друг к другу и всегда будут. Когда они переходят к следующему исполнению дуэтом, на этот раз куда более сложного произведения Франца Шуберта, Люцифер переводит взгляд с клавиш на нее. Ей приходится концентрироваться чуть сильнее, чем ему, так что она не отрывает глаз от своих рук, но когда он останавливается, и последняя нота неоконченной повисает в воздухе, Рори нахмуривается.
− Почему ты остановился?
Теперь, когда пыль улеглась, так сказать, и он в полной мере осознает последствия своего присутствия в этом времени, на него снисходит мрачное осознание.
− Рори, − нехотя начинает он, − нам нужно вернуться.
Она растерянно моргает.
− О чем ты?
− Не знаю, как нам это сделать, но нужно найти способ.
Она еще сильнее нахмуривается.
− Мы тут всего пять минут пробыли. Мы даже не видели маму. Как ты можешь так легко сдаться?
− Ты знаешь, как сильно я любил твою мать. Я всегда буду ее любить, − начинает он, и его улыбка наполняется грустью при последующем признании. − Я люблю ее так сильно, что без раздумий отправился назад во времени, чтобы попытаться спасти. Я не думал о последствиях своих действий, а следовало бы.
Рори качает головой, все еще не понимая, к чему он ведет.
− Каких последствиях? Все они не имеют значения, если мы сможем вернуть ее.
− Нет, − не соглашается он, − не все.
Выражение ее лица становится раздраженным, почти ожесточенным. Она явно до сих пор не понимает, а потому он наконец говорит прямо.
− Рори, в этом времени тебя не существует. Мы понятия не имеем, что твое пребывание здесь означает для тебя в будущем, и, по правде говоря, дорогая, я довольно сильно привязан к будущей тебе.
Она перемещается на скамейке, поворачиваясь к нему лицом.
− Но мы не знаем, что это как-то на меня повлияет, − пробует возразить она.
− Мы можем попробовать снова, − без особого энтузиазма предлагает он, − если найдем способ вернуться. Возможно, мы сможем снова попытаться, когда Чарли лучше научится управлять своими силами и точно доставит нас в 26-й – или по крайней мере в год, когда ты уже существуешь.
− Но все уже произошло, − настаивает она. – Пап, пожалуйста… я знаю, как важно это для тебя.