— Неджи-сан, могу я в свободное время добежать до того края равнины? — спросила Кенара.
— Зачем?
— Обозреть окрестности.
— Быстро придется бежать, чтобы уложиться вовремя, — заметил Хьюга.
— Да.
— Хорошо…
Куноичи как ветром сдуло. Длинными прыжками она быстро пересекла равнину и наконец достигла обрыва. Остановившись на краю, она глубоко вздохнула и распахнула глаза навстречу безбрежному океану чистого воздуха и нежной прелести ранней осени. У Кенары не было художественного вкуса: она не могла отличить хорошую картину от плохой, изящную одежду от нелепой, приземистую конструкцию от стремящейся ввысь. Точнее, она могла отличить, ведь ее в этом натаскали в свое время, но не чувствовала особой разницы. Зато душа ее охотно отзывалась на любые изменения природы и погоды. И сейчас она ощущала себя первым человеком на заре мироздания, единственным существом, ради которого созданы все его краски и формы. Это были ее холмы и розы, только ее.
— Ребячество, — проворчал Неджи, с ревностью художника наблюдая за девушкой. Он хотел быть на ее месте, но не мог позволить себе безрассудного поведения.
Она вернулась как раз тогда, когда истекло ее время на отдых. Подошел Хьюга.
— Ну как? — спросил он.
Кенара вскинула на него сияющие глаза и улыбнулась. Неджи вздрогнул. «Так, наверное, смотрят на тех, кого любят», — подумал он, понимая, что к нему это не имело ни малейшего отношения.
— Как волны зеленого моря, а вместо пены — кусты роз.
На мгновение ему показалось, что он видит это.
— Десять минут от моего обеда ваши.
— Мне не нужно…
— Не нужно со мной спорить, — Хьюга отошел, думая о том, что его акварель и альбомы остались дома, а когда он к ним вернется, возможно, уже не вспомнит о том, что чувствует прямо сейчас.
Каждый шиноби на этой миссии спал по три часа ночью и по три — днем. Для этого была отведена последняя повозка, в которой оставалось достаточно места для двух человек в горизонтальном положении. Когда Кенара и Джи-Джи укладывались, старшая куноичи спросила:
— Джи-Джи, почему твои руки все в порезах?
— Да уж, зрелище еще то… Вид крови помогает мне сосредоточиться, Кенара-сан. Чем больше крови я вижу, тем выше моя концентрация. Приходится резать пальцы в нескольких местах, чтобы получить некоторое количество для ежедневных нужд.
— Хорошо, но почему ты не вылечишь себя после медицинской процедуры? — Кенара вспомнила идеальные белоснежные руки и ноги сестры: несмотря на регулярные тренировки, на Нинаки никогда не оставалось синяков и ссадин, как медик, она тщательно следила за этим.
Джи-Джи подняла руки и осмотрела их с обеих сторон, поправив кое-где кусочки пластырей.
— Честное слово, это трудно объяснить, — улыбнулась она. — Знаете, несколько умелых медиков могут полностью вылечить за сутки даже очень тяжелое ранение — так, что не останется и следа. В каком-то смысле это умаляет наши заслуги, ведь пациент не понимает, каких последствий ему удалось избежать. Люди должны беречь себя и не надеяться на легкое полное исцеление. Эти царапины и проколы хоть и маленькие, но болят, а потом чешутся, и требуется время, чтобы ранки затянулись и пропали. Мне нужно помнить о том, для чего я стараюсь. Вы лечили кого-нибудь?
— Мазала йодом разодранные коленки сына. У меня нет таланта к медицинским техникам.
— Когда ты лечишь, то используешь для этого часть своей чакры. Ты передаешь ее телу пациента, и в какой-то момент, если чакры было использовано достаточно много, тебе становится нехорошо. Подташнивает, кружится голова — твое собственное тело начинает подавать сигналы тревоги. Если продолжить лечение, может стать очень плохо, как после сильной кровопотери, у некоторых медиков даже бывают судороги. И в какой-то момент ты понимаешь: чтобы отдать кому-то жизненные силы, ты должен забрать их у себя. Не каждый на это способен, не каждый может перейти эту грань. Мне было страшно и тяжело. Чтобы отобрать у себя что-то важное, я должна осознавать, насколько важно это для другого человека.
Джи-Джи помолчала, задумчиво ковыряя засохшую корочку на одной из царапин.
— Эти ранки помогают мне помнить, для чего я стараюсь, — повторила она.