К заросшему глубокому карьеру, в котором когда-то добывали глину, мы выскочили как-то внезапно. Клим, конечно, высказался на тему, что «подошло бы языческое капище», но в нашем положении так рисковать точно не следовало.
На дне карьера, среди пластов отработанной глины, было то ли болотце, то ли озерцо. Костер на берегу мы зажгли сразу же как остановились.
— А не сбежит? — осведомился Алик, осторожно вытряхивая из рюкзака сверток-мопсика.
— А вот сейчас увидим, — отозвалась я и на всякий случай перекрестилась.
Освобожденный от веревок мопсик смерил меня лютым взглядом. Продемонстрировал было бездонную глотку — я отреагировала вполголоса: «Вах, баюс-баюс» (после сцены на кладбище мопсики мне были уже побоку). Визгливо рыча, покосился красными глазками на Алика.
— Криптовато, — сказал тот и поблестел очочками заинтересованно.
Зато вот Клим попятился. Он-то, конечно, помнил свою роль, но балансировать на грани «сейчас жахну» — это вам не камешки по Ладоге пускать.
— Кирие, я помню твой план и твои выкладки… — мопсик медленно наступал, попыхивая хвостом-драконом, — но хочу напомнить, что у меня нет вашей защи…
Тут мопсик подобрался для прыжка на бывшего хозяина и пропустил мой разбег. То есть, в конце-то он как раз повернул голову, но времени у него оставалось — выпучить до предела красны глазки, оценить мой кроссовок и потом с недоуменным «и-у-у-у-у-у-у-у-у!» унестись в сторону карьера.
— Хорошо пошел, — хищно сказала я, оценивая огненный след в воздухе. Из карьера донесся плеск, который показывал, что цель поражена. И многолетние детские гоняния в футбол во дворе с пацанами не прошли для меня даром. — А вот сейчас увидим — сбежит или нет.
— Может, он после такого вообще сразу к себе провалится, — усомнился Алик.
— Ну, он общался с Гераклом, — признался Клим, тихонько хихикая. — Хотя тот, конечно, до такого не додумался…
А жаль. Видок у вернувшегося через минутку Цербера был тем еще: тина, водоросли, обертка от конфеты на спине, яростно горящие глазки. Так могла бы выглядеть восставшая из ада Муму, явившаяся к Герасиму, чтобы предъявить жесткие претензии.
Жесткие претензии мопсик собирался предъявлять мне. Возможно, даже вводить против меня какие-то античные санкции. Вот только Алик зря собирался заступать меня со своей битой, которую он зачем-то прихватил.
Во-первых, все равно не заступит. Во-вторых — в груди с ночи так и пылает словно выжженное изнутри чем-то светлым «Не бойтесь!»
— Значит так, — сказала я Церберу вполголоса. — Кое-кто сказал, что ты вроде бы должен нас понимать. Значит, в лучшем случае ты сейчас возвращаешься к себе. В худшем случае тебе будет очень плохо.
В ответ последовал оперативный бросок к горлу. Ожидаемо — не к моему горлу (мопсик оказался не таким идиотом, чтобы бросаться на шею, чуть ниже которой висит знак Его). К горлу Клима — в попытке продолжить то, что начато.
Попытка оказалась пресеченной ударом биты. Удар у Алика оказался не поставленным, но координаты точными: Цербер улетел прямиком в костер.
Но и оттуда вернулся, окончательно приобретя сходство с собачкой, которую не до конца приготовили в корейском ресторане.
Мои надежды на то, что подземка (карьер) или огонь возьмут верх как родная стихия, и Цербера таки перетянет в другой мир, не оправдывались. После еще двух полетов в карьер и нескольких — в костер, у меня начала побаливать нога, а мопсик оставил попытки броситься на Клима. Но зато теперь уселся неподалеку и ехидно ощерился бездонной пастью. Вроде как — ага, давайте, пинайте, со мной так давно не играли. А оставшееся время я за вами похожу. Покушаю резиновых покрышек и конечностей беззащитных людей. Попутно расшатаю Клима хотя бы до половины Аида.
— Ну, так, — сказала я, отдуваясь. Мопсик только что начертил в воздухе устало-низкую траекторию. — Я-то надеялась, что придется без крайних жестоких мер. Но, видимо, не получится.
— А я-то думал, ты вроде как… за милосердие по отношению к животным, — опасливо вставил Алик, разминая кисть.
— Точно, — кивнула я. — Это и было милосердие.
Потом прокашлялась, и вернувшийся в очередной раз из карьера Цербер обнаружил на моем лице бескрайность Любви, ему лично предназначавшуюся.
Бескрайность мопсику не понравилась.
— Ну, вот теперь я убедилась, что это самая-самая лучшая для меня собачка, — пропела я в той степени сладости голоса, которую обычно слышала от сюсюкающих мамаш на детской площадке. — Ну, иди ко мне, мой маленький, мы с тобой теперь никогда на расстанемся…